Жизнь и удивительные приключения Робинзона Крузо - Страница 99

Наивная противоречивость Робинзона особенно сказывается в его отношении к религии. Это отношение — смесь традиционного преклонения перед авторитетом с практицизмом. С одной стороны, неизвестно еще, не карает ли бог за грехи, с другой — он очень может пригодиться как утешение в несчастьи, а с третьей — когда везет, очень возможно, что это бог помогает, и его надо за это благодарить. В одном месте Робинзон обращается к богу в момент величайшей опасности, воспринимаемой как божье наказанье, с воплями раскаяния и мольбой о пощаде. В другом — он говорит, что «к молитве больше располагает мирное настроение духа, когда мы чувствуем признательность, любовь и умиление»; что «подавленный страхом человек так же мало расположен к подлинно молитвенному настроению, как к раскаянию на смертном одре». Он колеблется между средневековой религией страха и новой буржуазной религией утешения. На своем острове он научается рассчитывать только на самого себя, а бога благодарит, только когда услуга оказана.

Сочетание наивного, некритического приятия традиционной мифологии с тоже еще довольно наивной, но типично буржуазной рассудочностью иногда приводит Робинзона к восхитительному простодушию: например, — когда он взвешивает, не дьявол ли оставил человеческий след на его острове, чтобы его смутить, и решает очень серьезно, что все шансы против такого предположения.

Это же сочетание видно в любопытнейших разговорах Робинзона с Пятницей на богословские темы. Пятница никак не может понять, зачем всемогущему и всеблагому богу понадобилось создавать дьявола и заводить сложнейшую историю с «искуплением». Наивность Пятницы ставит втупик наивного Робинзона, и единственное заключение, к которому он может притти, заключается в том, что «естественного света» недостаточно для понимания этих «тайн» и без «божественного откровения» тут не обойтись. Шаг отсюда к скептицизму и критике есть шаг от смутного сознания к ясному. Поколением позже, в романах Вольтера, такие же наивные дикари, как Пятница, будут ставить столь же каверзные вопросы, загоняя в тупик богословов; и устами этих младенцев Вольтер будет торжествовать над несостоятельностью христианства.

Но, кроме наивности, в Робинзоне есть еще одна более ценная черта молодости класса — бодрость и жизнеспособность. Робинзон — несомненно самая бодрая книга во всей буржуазной литературе, Это привлекало к ней молодую буржуазию XVIII века. Основная особенность Робинзона — именно жизнеспособность и бодрость. В своем отчаянном положении Робинзон не унывает. Сразу с неисчерпаемой энергией принимается он осваивать свою новую среду. Дефо подчеркивает, что до своего крушения Робинзон не имел практических познаний, никакой технической специальности: он буржуа-джентльмен, и только необходимость заставляет его взяться за работу. Но он способен за нее взяться. Его класс еще здоров и жизнеспособен. У него еще большое будущее. Робинзон не имеет оснований умирать, и он не умирает.

Бодрость и жизнеспособность Робинзона привлекают к нему и читателей того класса, в котором эти черты — не признак преходящей молодости, а неистребимое свойство, которое он передает и создаваемому им социалистическому обществу.

Бодрость человека в борьбе с природой — вот лейтмотив Робинзона. Он искажен в нем уродливой природой собственнического и эксплоататорского класса, — еще наивного и свежего, когда писался Робинзон, но с тех пор дожившего до безобразной и гнилой старости и давно лишенного всего, что привлекает в Робинзоне. Единственный наследник того, что было бодрого и здорового в Робинзоне, — строящий социализм пролетариат. В его литературном наследстве эта книга должна занять не последнее место.

Д. Мирский

От редактора

Робинзон Крузо, два века пользующийся такой широкой популярностью у всех культурных народов, появился на свет 25-го апреля 1719 года. Книга эта была первым романом Даниэля Дефо, английского публициста, а в молодости коммерсанта и заводчика, несмотря на то, что ее автору исполнилось тогда уже шестьдесят дет. Принимаясь за Робинзона Дефо и не помышлял написать произведение мирового значения, которое удержится в европейской — и не только европейской — литературе на несколько столетий, наряду с немногими шедеврами. Задача его была гораздо более скромная. Он хотел дать английским, преимущественно лондонским купцам, лавочникам, подмастерьям и иному мелкому люду занимательное чтение. Вкусы этой публики он успел хорошо изучить за свою долгую деятельную жизнь и в личном общении с нею во время своих многочисленных поездок по Англии в качестве коммерсанта и политического агента, и как публицист, издатель (с 1704 года) газеты Обозрение (Review), чутко прислушивавшийся к настроениям своих читателей. То была эпоха зарождения английской колониальной империи, и представители окрепшего после кромвелевской революции третьего сословия жадно поглощали описания заморских путешествий, заманчиво изображавших неведомые страны. Но молодого английского буржуа, прошедшего суровую практическую школу пуританизма и искавшего применения своей энергии, прельщал не вымысел, не фантастические похождения идеальных героев, а подлинные приключения заурядных людей, которые для него самого могли бы послужить назиданием. Вот почему наибольшим спросом пользовался тот тип книг, который можно было бы назвать путевыми записками. Дефо понимал, что для успеха задуманных им вымышленных путешествий нужно обмануть публику, издать их не от своего имени, достаточно известного в Лондоне и большим уважением не пользовавшегося, а от имени лица, которое могло бы их действительно совершить. Непосредственным толчком послужило, вероятно, появившееся в 1718-м году второе издание знаменитого Путешествия вокруг света от 1708 до 1711 г. капитана Вудса Роджерса, в котором, среди прочих эпизодов, содержался Рассказ о том, как Александр Селькирк прожил в одиночестве четыре года и четыре месяца на необитаемом острове. Этот Селькирк, шотландец по происхождению, существовал в действительности и был одно время моряком. После ссоры с капитаном корабля, на котором Селькирк совершал плавание, он был высажен на безлюдный остров Тихого океана, Хуан Фурнандес, у берегов Чили. Спустя четыре года и четыре месяца, он был подобран мореплавателем Вудсом Роджерсом в довольно жалком виде: одетый в козьи шкуры, он по внешности походил на зверя и настолько одичал, что почти разучился говорить. По возвращении в Англию, Селькирк возбудил живой интерес среди лондонцев; его посетил знаменитый публицист, Ричард Стиль, изложивший свои впечатления в журнале Англичанин. Существует предание, впрочем, не очень достоверное, что его видел также Даниэль Дефо. Но в ту пору — в 1712 году — автор Робинзона был поглощен другими делами и не мог уделить много внимания отшельнику с Хуан Фернандеса. Чтобы избежать обвинения в плагиате, Дефо отнес приключение Робинзона к более раннему времени (в 1659 до 1687 г., тогда как Селькирк пробыл на Хуан Фернандесе с 1704 до 1709 года) и поместил необитаемый остров близ устьев реки Ориноко, тогда мало исследованных. Эта часть побережья Южной Америки давно привлекала внимание Дефо, проявлявшего большой интерес к английской колониальной политике. Еще Вильгельму Оранскому он советовал прогнать из Гвианы испанцев и захватить в свои руки золотые россыпи. Правда, Дефо наделил остров Робинзона флорой, фауной и топографией Хуана Фернандеса — на самом деле острова близ устьев Ориноко низменные и болотистые, — но эти частности тогда невозможно было проверить. Предосторожности Дефо излишни: для обвинения его в плагиате у нас так же мало оснований, как для обвинения в плагиате греческих трагиков, Расина и Шекспира.